Со вчерашнего вечера читаю ЛИнор Горалик. Эвон как, оказывается! Как сказал Гоголь, а потом - Саша Рапопорт, оно, брат, совершенно того...
snorapp в ЖЖ, если кто еще в танке - я-то знала, но очень приблизительно. А оно вон как!
* * *
В. Пуханову
Первородно нагрешили мамы-папы там, где жили;
тем, что здесь когда-то жили, перед нами нагрешили:
тем, что нас родили здесь.
Это - грех наш первородный, в каждом доме однородный:
кто вкусил добра народна, -
кильки кровной, пива водна,
водяниста киселя, -
тот познал, чего не надо.
До дружины, до детсада,
до корявых ходунков, до вонючих ползунков, -
там, в раю перинатальном
мы узрели взглядом дальним
мамы-папы наготу
перед бабами в парткоме,
перед стройками на Каме,
перед танками на Пресне,
перед «мерсами» на тёрке, -
и за это навсегда нас родили вот сюда:
то бежать, а то лежать,
в муках Родину рожать.
* * *
Пока нам всем читают эту сказку,
вокруг всё ровно так и происходит:
сначала твердый маленький грызун, почти игрушечный, лежит среди картошки;
потом зима, мы возимся с обедом и слышим женский крик из под балкона:
восьмой этаж, девятый кошкин раз.
Потом чужая жучка где-то в парке, -
наш брат роняет леденец от горя:
мы с ней росли, - и вот, переросли.
Потом сначала бабка, позже - дедка.
Потом зима, ты возишься с картошкой -
И чувствуешь, как полегоньку тянут.
Уже тихонько начали тянуть.
На отмену концепции чистилища римско-католической церковью
Нет разницы, нет разницы, Аленка.
Твои мертвы, мои убиты горем,
тебе не больно, мне невыносимо,
тебе двенадцать, мне чуть больше трех, -
но вот мы делим яблоко одно
на этой двухминутной переменке, -
сплошной огрызок, твердое, как камень,
но слаще заказных наивных месс
(твои католики, мои придурки).
Последний день, но нам с тобой плевать,
хотя, казалось, мы должны молиться,
гадать, дрожать, подсчитывать грехи,
сдыхать и воскресать от слуха к слуху
о том, кого куда переведут, -
но мы с тобой ушли на подоконник, -
ты ерзаешь, я потною ладошкой
держу тебя за серый воротник,
стараясь не упасть с твоих коленок,
и мы мусолим нашу сигарету,
и я пускаю дым тебе за ухо,
во вмятину, оставленную балкой.
Когда ты в них стреляла, в маму с папой, -
Когда потом взошла на подоконник, -
Когда я шла, куда мне не велели, -
Когда Алеша шел гулять без шарфа, -
Когда Джером бросался под колеса, -
Когда Наташа бабушке хамила, -
Когда Асим взрывал тяжелый пояс, -
Когда Эжен шел к братику с подушкой, -
Когда Илья пошел за этим типом, -
Когда Элен играла зажигалкой, -
Когда Варфоломей поймал котенка, -
нам всем тогда черемухой запахло:
Эжену, Тане, мне, Варфоломею,
Ирине, Аде, и, представь, Илье,
которого тот тип как раз в кустах,
как раз черемухи, - но даже он
сквозь кровь и тряпки смог учуять запах.
Такая, видишь, выдалась минута.
Такой момент в истории черемух.
* * *
В аду четверг привычнее всего.
Всё в этот день привычнее всего.
Мы эту пытку переносим плохо:
нас многих рвет, у нас болят глаза,
мы еле доезжаем до работы, -
а там суббота, пять часов утра
(в аду нередко пять часов утра),
и к нам в окошко зяблик прилетает
и легкие по зернышку клюет.
_vielleicht eрешила выложить в верхний пост 100 значимых фактов о себе - чтоб все знали, с кем имеют дело. Не обещаю, что сегодня сподвигнусь на все 100, но буду добавлять постепенно. Итак, поехали:
